Капкан "русского мира"

Более ста лет назад российские пропагандисты убедили часть украинцев Австро-Венгрии в том, что они — русские.
С началом Первой мировой многие из таких “россиян” заплатили за эту иллюзию своими жизнями
Олег Шама

В конце марта 1913 года стены обычно пустынных залов Дворянского собрания в Петербурге содрогались от оваций. Здесь делегаты съезда Галицко-Русского благотворительного общества (ГРБО) обсуждали, как им казалось, бедственное положение своих мнимых соплеменников, проживавших в Австро-Венгрии.

Вот отрывки речи Анатолия Савенко, депутата Госдумы из Киева: “Сейчас русских в Галиции враги лютые, жестокие, беспощадные окружили сплошной стеной и губят их”. И дальше: “Наш исторический грех в том, что мы забыли о 4 млн наших братьев, находящихся под ярмом Австро-Польши. Их преследуют и ненавидят потому, что ненавидят нас, и стремятся погубить раньше, чем великая Россия успеет возродиться к национальной жизни и освободить Русь подъяремную”.

До Первой мировой войны украинцы Восточной Галиции, Закарпатья и Буковины официально именовались этнонимом, производным от средневекового государства Русь,— русинами или рутенцами. Именно поэтому между ними и русскими многие представители интеллигенции Петербурга и Москвы без особых дискуссий поставили знак равенства.

С 1860‑х в восточных землях Австро-Венгрии выходила пресса на язычии — суррогате старославянского, украинского, русского и польского языков. Его создали местные интеллектуалы-москвофилы, одержимые духовным единством с Россией. На страницах своих газет, финансируемых из Петербурга, они продвигали эту идею в массы. В мирное время местная полиция воспринимала подобное как чудачество или, в крайнем случае, как нарушение общественного порядка. Однако с началом Первой мировой наивные симпатики России стали мишенью шпиономании — многих из них уничтожили без суда либо сослали в концлагеря.

Мнимые братья

В начале ХIХ века Петербург и Москва окончательно монополизировали право преемственности территориального и культурного наследия древнекиевских князей. В 12‑томной Истории государства Российского ее автор Николай Карамзин называет россиянами всех восточных славян в сфере влияния Киева.

Петербург возложил на себя миссию защиты мирового православия и славянства. Ведь Россия была единственным независимым государством, где господствовали эти составляющие. Всякий раз, когда славянские народы в составе Османской или Австро-Венгерской империй переживали какой‑либо кризис, их представители видели в далеком русском царе помощника.

Украинская интеллигенция Австро-Венгрии разделилась на два лагеря. Одни называли себя москвофилами, следуя постулату: все восточные славяне — один народ. “Яко русский человек не могу в Москве не видите русских людей, и, хотя я малорусин, а они великорусы, то таки и я русский, и они русские,— писал (орфография сохранена) в 1866 году Иван Наумович, грекокатолический священник, родившийся в польскоязычной семье под Львовом.— Просвещение у нас на Руси было насамперед в Киеве, потом перенеслось на север… Русь Галицкая, Угорская, Киевская, Московская, Тобольская и пр.— это одна и та же Русь”.

Москвофилы противостояли — сначала идейно, а затем и политически — народовцам, которые доказывали: украинцы уже со времен Киевской Руси развивались как отдельный народ. В идеях этого направления власти России видели угрозу целостности империи. В мае 1876 года царь Александр II, находясь на немецком курорте Бад-Эмс, подписал указ со своими правками: высочайшим распоряжением запрещалось издавать или ввозить книги “на малорусском наречии”. А еще он распорядился: “Поддержать издающуюся в Галичине в направлении враждебном украинофильскому газету Слово, назначив ей постоянную субсидию, без которой она должна будет прекратиться”. От руки на указе дописано: “1.000 р. из сумм III жанд. отд. в текст заключения не вводить, а только иметь в соображении”.

Рубль тогда равнялся трем австрийским гульденам. А назначенная царем ежегодная помощь равнялась тому, во что обошлось открытие в 1861‑м и первые годы существования Слова.

Странные люди

В самом Петербурге моквофильскую прессу встречали критично. Николай Чернышевский, прочитав первые номера Слова, писал: “Зачем же говорить о племенном единстве ломаным языком, каким никто не пишет нигде? Наши малороссы уже выработали себе литературный язык несравненно лучший: зачем отделяться от них? Что за странные люди!”

А вот как отозвался анонимный публицист Слова на подобные замечания: “Мильно (ошибочно) думают наши побратимы, же мы ныне зачинаем в Галичине литературный язык творити,— язык сей, дяковати Богу, был от давних давен; писали ним Котляревский, Основьяненко, Шевченко и много инших — и як они писали, пишут ныне наши писатели”.


МАСТЕР ПИАРА: О главе Галицко-Русского благотворительного общества Бобринском
поэт Саша Черный в 1908 году писал: "[Читатель газет] знает, с кем обедал
Франц-Иосиф и какую глупость в Думе толстый Бобринский сморозил"

В 1871 году уже упомянутый Наумович начал издавать в Коломые газету Русская правда, выходившую более 40 лет.

С той поры москвофильские издания в Австро-Венгрии росли как грибы. Реальное число их читателей сложно оценить. В отчетах о подписчиках указывались цифры от одной до трех тысяч. Однако множество газет и брошюр, изданных на российские деньги, расходились бесплатно. Часто даже среди неграмотных крестьян — чтобы доказать инвесторам популярность изданий.

“Трудно представить человеку, не видевшему писаний галицких старорусских авторов, какое невероятное “язычие” галичане считали за образцовый русский литературный язык”,— писал в 1892 году Константин Арабажин в статье для энциклопедии Брокгауза и Ефрона.