Едва приступив к обязанностям, уже в октябре 1895‑го он докладывал Витте: “Передал в 18 газет мнение относительно права конвертации, которым владеет российское правительство в отношении 4‑процентных займов”. То есть издания должны были убедить читателей, что русских облигаций не стоит бояться, так как их легко обналичить.

В том же году интерес к российским долговым бумагам начал спадать — рынок перегрелся. Кроме того, влиятельная газета Le Matin начала кампанию против русского минфина и самого Витте. Позже выяснилось, что это издание сотрудничает с японским посольством.

Витте отреагировал быстро: распорядился образовать особый фонд для расходов на популяризацию кредитных операций. В парижском банке Готтингер и К° на счету российского минфина разместили 250 тыс. франков исключительно для “работы” со СМИ.

И уже в 1896 году Витте успешно разместил во Франции второй госзаем на 100 млн руб.


Чрево Парижа

Прикормленная пресса постепенно увеличивала расценки. Дальше всех пошла L’Echo de Paris. Руководство этой газеты, недовольное выделяемой суммой, даже написало своего рода жалобу в Петербург: “Можно лишь удивляться тому, что господин Рафалович, обладая огромной проницательностью, не может выделить L’Echo de Paris сумму немного более адекватную огромному влиянию, которое оказывает это издание”.

С началом Русско-японской войны в феврале 1904 года работа Рафаловича превратилась в ад. Нужно было детально просматривать все газеты несмотря на то, что они получили оговоренные гонорары и писали об успехах русской армии больше, чем о поражениях. К примеру, Le Figaro как-то сообщила, что каждый день войны обходится в 30 млн руб., хотя это были ежемесячные расходы. Рафалович в таких случаях добивался срочного опровержения.


ЗАПЛАТИМ ЗОЛОТОМ: Облигация госзайма
России 1906 года. В 1920-м подобные бумаги
были на руках у 1,6 млн французов

Еще не закончилась неудачная война с Японией, как Россию охватила революция. В марте 1905 года тогдашний министр финансов Владимир Коковцов отмечал: “При этих обстоятельствах г. де Верней, лицо официальное, выступил с требованием, для оценки которого я затрудняюсь подыскать соответствующие выражения. Оно сводилось к затрате нами 750 тыс. франков в течение трех месяцев на французскую политическую печать”. Речь шла о Морисе де Вернее, главе одного из биржевых синдикатов, близкого друга премьер-министра Франции Мориса Рувье. Несмотря на возмущение Коковцова, вся сумма была сполна выплачена. Ведь Россия нуждалась в дополнительных займах и не хотела, чтобы держатели облигаций — а это 10 млн человек — побежали их обналичивать.

В отчете о подготовке займа 1906 года Коковцов так охарактеризовал французскую прессу: “Она продажна — от самых крупных органов до бульварных листков. На печать громко жалуются все — от президента республики до последнего банкира, от ее недобросовестности страдают все, и на вопрос, что же делать, отвечают просто: payer [платить]”.

Агент минфина в письме правительству назвал журналистов и издателей “торговцами французским печатным словом”. Современный исследователь Лоран Мартен подсчитал, что с 1900 по 1914 годы Рафалович выдал французской прессе 6,5 млн франков (€ 23 млн в ценах 2005 года).

Только в октябре 1904‑го “зарплату” от русских получили 47 центральных и региональных изданий, 25 политиков и ученых-экономистов, которые писали панегирики финансовому благополучию России.


МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ: В начале октября 1896 года в Париж из провинции
приехало около 1 млн человек, чтобы поприветствовать Николая II

Печальный финал

В 1910 году продажа облигаций русских займов принесла гигантскую сумму в 30 млрд золотых франков, 21 млрд из которых перекочевали в Россию. “История не видела такого массового перевода денежных средств в течение короткого периода”,— пишет исследователь Жоэль Фреймон.

Люди продавали дома, участки земли, фамильные драгоценности и покупали царскую бумагу — таков был ажиотаж среди прижимистых французов. Особенно их прельщал ловкий ход петербургских финансистов — они первыми предложили покупать займы на детей и молодоженов под немыслимые на то время 10–14%.

Возмущались этому единицы. Писатель Анатоль Франс взывал: “Наших граждан ждет гнусное будущее, если они готовы и далее одалживать деньги русскому правительству. Когда и после этих займов оно может убивать, вешать, уничтожать по своему усмотрению и игнорировать любое стремление к свободе и цивилизации на всем пространстве своей огромной и несчастной империи”.
Во Франции возник целый класс рантье, живущих только на дивиденды от своих вложений.

А к 1910 году на Парижской бирже каждая третья из акций и других ценных бумаг была русской.
Как утверждает российский историк Владлен Сироткин, Рафалович с командой искусственно поддерживали стоимость облигаций на бирже. Сеть заранее подкупленных дилеров во главе с Морисом де Вернеем искусственно сбивали котировки, если русские ценные бумаги начинали падать в цене. Только в январе 1904 года на такие операции, подкуп дилеров и финансовой прессы министр иностранных дел Владимир Ламсдорф выдал Рафаловичу из тайного фонда 200 тыс. золотых франков (сейчас около €750 тыс.).

Финансовая катастрофа произошла в одночасье для множества французов в 1918 году. Большевистское правительство России отказалось платить любые царские долги. В том числе и по облигациям. Большевики передали тайную переписку Рафаловича с Витте и Коковцевым французским коллегам, а те ее обнародовали как доказательство того, что в катастрофе с ценными бумагами виноват царский режим и продажная французская пресса, которая более 30 лет сознательно обманывала свой народ.

В 1920 году во Франции насчитывалось 1,6 млн держателей русских облигаций. К настоящему времени это число сократилось до 0,5 млн, и наследники все еще требуют от России вернуть деньги своих предков. А это 140 млрд золотых франков.