Еще мы про литературу не вели бесед )))
Прочел я вот Солженицына "Матренин двор" и тронуло - "бабья доля на Руси...".
И что-то похожее от Матрены было в моих бабушках, в матери есть... Душа славянки ).
***********************************
Я мирился с этим, потому что жизнь научила меня не в еде находить смысл
повседневного существования. Мне дороже была эта улыбка ее кругловатого
лица, которую, заработав наконец на фотоаппарат, я тщетно пытался уловить.
Увидев на себе холодный глаз объектива, Матрена принимала выражение или
натянутое, или повышенно-суровое.
Раз только запечатлел я, как она улыбалась чему-то, глядя в окошко на
улицу.
***********************************
Вообще, приглядываясь к Матрене, я замечал, что, помимо стряпни и
хозяйства, на каждый день у нее приходилось и какое-нибудь другое немалое
дело, закономерный порядок этих дел она держала в голове и, проснувшись
поутру, всегда знала, чем сегодня день ее будет занят. Кроме торфа, кроме
сбора старых пеньков, вывороченных трактором на болоте, кроме брусники,
намачиваемой на зиму в четвертях ("Поточи зубки, Игнатич", -- угощала меня),
кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была еще
где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы.
-- А почему вы коровы не держите, Матрена Васильевна?
-- Э-эх, Игнатич, -- разъясняла Матрена, стоя в нечистом фартуке в
кухонном дверном вырезе и оборотясь к моему столу. -- Мне молока и от козы
хватит. А корову заведи, так она меня самою' с ногами съест. У полотна не
скоси -- там свои хозява, и в лесу косить нету -- лесничество хозяин, и в
колхозе мне не велят -- не колхозница, мол, теперь. Да они и колхозницы до
самых белых мух всЈ в колхоз, а себе уж из-под снегу -- что за трава?...
По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. Считалась трава
-- медовая...
***********************************
Председатель новый, недавний, присланный из города, первым делом
обрезал всем инвалидам огороды. Пятнадцать соток песочка оставил Матрене, а
десять соток так и пустовало за забором. Впрочем, за пятнадцать соток
потягивал колхоз Матрену. Когда рук не хватало, когда отнекивались бабы уж
очень упорно, жена председателя приходила к Матрене. Она была тоже женщина
городская, решительная, коротким серым полупальто и грозным взглядом как бы
военная.
Она входила в избу и, не здороваясь, строго смотрела на Матрену.
Матрена мешалась.
-- Та-ак, -- раздельно говорила жена председателя. -- Товарищ
Григорьева? Надо будет помочь колхозу! Надо будет завтра ехать навоз
вывозить!
Лицо Матрены складывалось в извиняющую полуулыбку -- как будто ей было
совестно за жену председателя, что та не могла ей заплатить за работу.
-- Ну что ж, -- тянула она. -- Я больна, конечно. И к делу вашему
теперь не присоединЈна. -- И тут же спешно исправлялась: -- Какому часу
приходить-то?
-- И вилы свои бери! -- наставляла председательша и уходила, шурша
твердой юбкой.
-- Во как! -- пеняла Матрена вслед. -- И вилы свои бери! Ни лопат, ни
вил в колхозе нету. А я без мужика живу, кто мне насадит?...
И размышляла потом весь вечер:
-- Да что говорить, Игнатич! Ни к столбу, ни к перилу эта работа.
Станешь, об лопату опершись, и ждешь, скоро ли с фабрики гудок на
двенадцать. Да еще заведутся бабы, счеты сводят, кто вышел, кто не вышел.
Когда, бывалоча, по себе работали, так никакого звуку не было, только
ой-ой-ойинь-ки, вот обед подкатил, вот вечер подступил.
Все же поутру она уходила со своими вилами.
***********************************
Одно только событие или предзнаменование омрачило Матрене этот
праздник: ходила она за пять верст в церковь на водосвятие, поставила свой
котелок меж других, а когда водосвятие кончилось и бросились бабы, толкаясь,
разбирать -- Матрена не поспела средь первых, а в конце -- не оказалось ее
котелка. И взамен котелка никакой другой посуды тоже оставлено не было.
Исчез котелок, как дух нечистый его унес.
-- Бабоньки! -- ходила Матрена среди молящихся. -- Не прихватил ли кто
неуладкой чужую воду освячЈнную? в котелке?
Не признался никто. Бывает, мальчишки созоровали, были там и мальчишки.
Вернулась Матрена печальная. Всегда у нее бывала святая вода, а на этот год
не стало.
***********************************
Еще в тот год обещали искусственные спутники Земли. Матрена качала
головой с печи:
-- Ой-ой-ойиньки, чего-нибудь изменят, зиму или лето.
Исполнял Шаляпин русские песни. Матрена стояла-стояла, слушала и
приговорила решительно:
-- Чудно' поют, не по-нашему.
-- Да что вы, Матрена Васильевна, да прислушайтесь!
Еще послушала. Сжала губы:
-- Не. Не так. Ладу не нашего. И голосом балует.
Зато и вознаградила меня Матрена. Передавали как-то концерт из романсов
Глинки. И вдруг после пятка камерных романсов Матрена, держась за фартук,
вышла из-за перегородки растепленная, с пеленой слезы в неярких своих
глазах:
-- А вот это -- по-нашему... -- прошептала она.
***********************************
Разочтя, я понял, что черный настойчивый этот старик -- родной брат
мужа ее, без вести пропавшего.
И долгий вечер прошел -- Матрена не касалась больше этого разговора.
Лишь поздно вечером, когда я думать забыл о старике и работал в тишине избы
под шорох тараканов и постук ходиков, -- Матрена вдруг из темного своего
угла сказала:
-- Я, Игнатич, когда-то за него чуть замуж не вышла.
Я и о Матрене-то самой забыл, что она здесь, не слышал ее, -- но так
взволнованно она это сказала из темноты, будто и сейчас еще тот старик
домогался ее.
Видно, весь вечер Матрена только об том и думала.
Она поднялась с убогой тряпичной кровати и медленно выходила ко мне,
как бы идя за своими словами. Я откинулся -- и в первый раз совсем по-новому
увидел Матрену.
Верхнего света не было в нашей большой комнате, как лесом заставленной
фикусами. От настольной же лампы свет падал кругом только на мои тетради, --
а по всей комнате глазам, оторвавшимся от света, казался полумрак с
розовинкой. И из него выступала Матрена. И щеки ее померещились мне не
желтыми, как всегда, а тоже с розовинкой.
************************************
-- В то лето... ходили мы с ним в рощу сидеть, -- прошептала она. --
Тут роща была, где теперь конный двор, вырубили ее... Без малого не вышла,
Игнатич. Война германская началась. Взяли Фаддея на войну.
************************************
Наконец стаявшую дорогу прихватило морозом. Наступил солнечный день, и
повеселело на душе. Матрене что-то доброе приснилось под тот день. С утра
узнала она, что я хочу сфотографировать кого-нибудь за старинным ткацким
станом (такие еще стояли в двух избах, на них ткали грубые половики), -- и
усмехнулась застенчиво:
-- Да уж погоди, Игнатич, пару дней, вот горницу, бывает, отправлю --
сложу свой стан, ведь цел у меня -- и снимешь тогда. Ей-богу правда!
Видно, привлекало ее изобразить себя в старине. От красного морозного
солнца чуть розовым залилось замороженное окошко сеней, теперь укороченных,
-- и грел этот отсвет лицо Матрены. У тех людей всегда лица хороши, кто в
ладах с совестью своей.
Ответить с цитированием
)))))))))
